ЧАСТЬ ВТОРАЯ
/бьют куранты. Диктор московского радио: «Доброе утро, товарищи! В Москве - шесть часов. "Звучит гимн Советского Союза. Появляется Поэт. Вид у него взъерошенный, но приветливый. Подходит к столику, наливает себе водки./ ПОЭТ/то ли к зрителям, то ли себе/ - Между прочим, в нормальной, здоровой стране, когда звучит национальный гимн, приличные люди встают. Даже в шесть утра…Но никто не вставал и держава развали¬лась. /Стоит по стойке «смирно» с поднятым стаканом в руке. Гимн закачивается и на последних аккордах он залпом пьет. Сразу же делает утрированную пробежку, как бы усваивая выпитое, при этом на ходу напевая: "Вдох глубокий, руки шире, не спе-шите…три-четыре... бодростъ духа, грация и пластика-а-а... Общеукрепляющая, утром отрезвляющая, если жив пока еще - гимнастика..." Зажигает свечу и ставит ее рядом с Четвертой…/ ПОЭТ – Струна пятая. Наедине с поэтом.
V. СТРУНА ПЯТАЯ. «НАЕДИНЕ С ПОЭТОМ»
ПОЭТ/продолжает/ - «...Если вы уже устали – сели - встали... сели - встали. Не страшны нам, Арктика с Антарктикой! Главный академик Иоффе доказал: коньяк и кофе вам за-менит спорта профилактику-у-у…» /Подбегает к телефону, набирает номер/ - Алло? Привет! Разбудил? Шесть утра... Между прочим, гимн уже проз¬вучал и патриоты стояли, потому что лежать во время испол¬нения государственного гимна - верх неприличия... Что ты говоришь! Это тем более неприлично! А она хорошенькая? Не разглядел?! Ты глаза-то раскрой! И тут я тебя, как более опытный товарищ, предупреждаю - не пугайся, не подавай виду! Ну, ладно, ладно не обижайся... У меня отличное настроение. Да, работал всю ночь... закончил... а-а-а, ты еще нет?! Извини старик! Я же не знал! Ну ты позвони, когда освободишься... Постой! Слушай внимательно, это очень важно... Трое садятся играть в преферанс... Нужен четвертый. Посылают за ним мальчика. Тот возвращается: Дядя Вася сказал, что он с женщиной. Если сможет, то не придет. А если не сможет, то придет обязательно!" /смеясь, кладет трубку. Вдруг, увидев зрителей, идет к авансцене, садится на самый край/ - Как пишутся стихи? "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда, как желтый одуванчик у забора, как лопухи и лебеда. Сердитый окрик, дегтя запах свежий, таинственная плесень на стене... И стих готов, звучит, задо-рен, на радость вам и мне..." Анна Ахматова…/Пауза/ Сколько народу мучается: "Ах, если бы он не пил! Сколько бы еще написал! Ах, если бы был жив сегодня! С кем бы был? С этими… или с теми? /встает/ Был бы жив - не писал бы вовсе! /идет к столику/ Пусть поют эти /с издевкой/ «Ты морячка, я моряк... я к тебе, а он обмяк... "Ах, вы мои хорошие! Ах, вы мои умные! /берет бутылку, стакан и разыгрывает диалог на двух предметах/ - Слава богу, что он умер рано, а то бы вы со своим «ласковым Мишей» никогда бы не начали перестройку! - Да нет! Он бы все бросил и уехал! - Что вы! Что вы! Он без России не мог! Корнями прирос! Реалист! - Ну, уж дудки! Обыкновенный соцреалист! - Как вы можете! Как вы можете! Вы же знаете, что такое соцреализм! - Ну что, что, что такое соцреализм? - /шепотом/ - Это прославление вышестоящих руководителей в доступной их пониманию форме…/громко/ Разве он их прославлял?! - Брось те, бросьте! Они ему все позволяли! Они в нем души не чаяли! В тайне, ко-нечно... - Ах, души?! Ах, в тайне?! Ах, знаете, бога в душу мать вашу тайну... /замахивается одной рукой, другой перехватывает/ - Граждане! Граждане и гражданки, успокойтесь! Я все вопросы освещу сполна... /звучит одинокая гитара, мы узнаем лейтмотив - "До свидания ласковый Миша…/ /после паузы/ один умник написал: "Вопрос о том как и почему он умер - это вопрос о том, как и по чему он жил... "Верно, конечно... Или вот еще: "Россия не могла, похоронив Сталина, не родить великого Барда. России нужен баланс. Эренбург назвал послесталинские годы "оттепелью", а мне они кажутся то передышкой, то похмельем. Когда думаю о Барде - похмельем". /пауза/ Через всю нашу жизнь проходят столы. ..От родильного дома до стола в морге. И все они прямоугольные. И только эти вот столы, за которыми мы спиваемся, квадратные... Любимов как-то сказал мне, что взаимоотношения мои и моих запоев дескать, напоминают ему взаимоотношения пожара и пожарного. Нет, говорю. Это скорее взаимоотношения засухи и тропического ливня. Согласился. А потом вдруг сказал: "Быть в России любимым – опасно." Да, Юрий Петрович, да... Стиснут тебя в объятиях от границы до границы - и не пикнешь, и не продохнешь... Как говорится, смерть досрочная в Отчизне - наш русский образ жизни... Так что все путем... В конце концов, смерть поэта есть акт его художественного деяния. А я из того рода самоубийц, что идут к цели двумя параллельными прямыми: одна - делу, любви, искусству, друзьям. Другая – смерти… Я знаю, про меня ходят много всяких слухов, но я ничего не хочу отвергать. Я хочу петь... /идет за гитарой, на ходу/ - Товарищ Ленин говорил о Маяковском: "Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики - правильно." Я, слава богу, не Ленин, но тоже не знаю, как «насчет поэзии» у меня… А песни, песни…Они у меня в крови, в мозгу, в мускулах, в жилах… У меня, правда, в костях ломит, когда долго не пою…А гитара похожа на восьмерку... а восьмерка, как известно - знак бесконечности. У меня гитара есть! Расступитесь стены! Век свободы не видать из-за злой фортуны! Перережьте горло мне, перережьте вены, только не порвите серебряные струны! /ударяет по струнам и поет/ - Я не люблю фатального исхода, поэтому об этом не пою, я не люблю любое время года, в которое болею и не пью. Я не люблю холодного цинизма, в восторженность не верю, и еще – когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо. Я не люблю, когда наполовину, или когда прервали разговор, я не люблю, когда стреляют в спину, Я также против выстрелов в упор. Я ненавижу сплетен в виде версий, червей сомненья, почестей иглу, или - когда все время против шерсти, или - когда железом по стеклу. Когда я вижу сломанные крылья – нет жалости во мне, и неспроста, я не люблю насилья и бессилья, вот только жаль распятого Христа. Я не люблю себя, когда я трушу, я не терплю, когда, невинных бьют, я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более - когда в нее плюют. Я не люблю манежи и арены: на них мильон меняют по рублю, пусть впереди большие перемены – я это никогда не полюблю! Это больно и обидно… Но! Существует целый пласт людей, и он все ширится, все откровенней заявляет свои претензии и вкусы, для которых требование "хлеба и зрелищ – предел бытия.... Все их чаяния и боли сводятся к удобству и комфорту... Они скучают на трудных фильмах и спектаклях. Они отвыкли волноваться, сопереживать им подавай что-нибудь "расслабляю-щее",отвлекающее"...И когда им что-то непонятно – виноват Художник…Тарковский Андрей часто мне тведил: “Все что не имеет духовной основы не имеет никакого отношения к искусству». Верно. Но как быть с теми, кто оглуплял и оглупляет Россию по сей день? /пауза/ На фирме "Мелодия" принимали мою первую пластинку с военными песнями. Выступил Долматовский и сказал следующее: "Любовь к этому барду – это неприятие советской власти. Не надо заблуждаться: в его руках не гитара, а нечто страшное. Его пластинка - это бомба, подложенная под нас с вами. И если мы сейчас же немедленно не станем саперами, то через двадцать лет наши песни окажутся на помойке. И не только песни. Как в воду глядел! А на том памятном худсовете Лев Ошанин, маститый рифмоплет, представлял свою песню которую худсовет принял с восторгом. А там есть «интересный» припевчик... «Белая метелица ни мычит, ни телится...» Та-лантливо, правда? И знаете, что он имел в виду? Оказывается, невеста не дает от¬вета жениху, когда же, наконец, свадьба?! И вот еще одна жемчужина в короне» …Помните? /напевает/ "На тебе сошелся клином белый свет...." Три раза сошелся! На тебе сошелся клином белый све-е-ет и мелькнул за поворотом санный след…» Но главное - там два автора текста! Сложный очень текст, один не справился, подключился второй, Или вот еще /напевает/ "Как провожают пароходы, совсем не так, как поезд-а-а» Я думал, думал, может за этим что-то стоит? Какой-то второй план? Нет, оказывается! Действительно, пароходы провожают не так, как поезда... Или вот шедевр... /напевает/ Яблони в цвету, какое чудо-о-о!" Это, кстати совсем уж глупо, потому что и тополя в пуху - како-о-ое чудо! Давайте прокричим про все, что в цвету. А если рядом с этим просто вспомнить Есенина: …все пройдет, как с белых яблонь дым…увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым..." И сразу становится ясно: тут поэзия, а там - черт знает что! Ах, Андрюша, Андрюша! Дорогой ты мой человечище! - Если убрать из человеческой деятельности все, что способствует извлечению прибыли, - останется только творчество". -Мы с тобой грезили! Думали о Человечестве! А из человеческой деятельности извлекли творчество. И осталось - "все, что способствует прибыли!" Мы хотели обывателя сделать человеком, мы хотели стоящих на коленях поставить твердо на ноги... И ставили! А они, пораженные тяжким недугом при малейшем дуновении ветра, сползали на четвереньки…/становится на четвереньки/ - Комфортабельная поза! /орет/ "Дайте мне точку опоры – и я переверну мир!" Зачем вам одна точка, товарищ Архимед? Вот вам все четыре! /ползает/ Мы их никогда не исправим! Бесполезно! Их можно только не замечать! Не замечать! Не замечать!!! /пауза/ Я на днях ехал... спокойная трасса... вдруг свисток и этот /показывает/ гаишник ставит мне просечку в талоне. Я ему: «Слушай, друг, ты же знаешь меня,.." А он, гад, радостно в ответ мне зубы скалит: "Ага! Конечно, знаю! Я тебе и ставлю дырку, потому что - знаю кто ты..." /ползает/ Как-то встретил Раневскую… Идет – целый мир сама, не замечая мира вокруг...И вдруг метров за десять кричит мне: «Уезжаешь?» А я тогда в Париж собирался...Киваю, что, мол, да… А она: "Ну и дурак!" Смотрю на нее, как истукан, а она посреди страны стукачей кричит: "Из этого дерьма не уезжать надо, а улетать!" /прыгает на четвереньках/ меня сомненья - черт возьми, давно буравами сверлили: зачем мы сделались людьми? 3ачем потом заговорили? Зачем, живя на четырех, мы встали, распрямили спины? Затем – и это видит Бог - чтоб взять каме-нья и дубины… /пауза/ Тоска какая... и от питья тоска и от не питья... Даже петь стало неинтересно. И не за что ухватиться... подвешенность какая-то... в любую минуту можешь...кх!...и всмятку! /на коленях перед стойкой с микрофоном/ Я не ар-тист.…не бард.…не поэт.… Я не гений... Я – раб! Я раб России. Я в ней - свой человек...И такой же одинокий, как вот этот микро-фон. /гаснет свет. Горят лишь звезды и руки гитариста. Поэт – в луче прожектора, который бьет ему в лицо снизу, от стойки.../ /микрофону/ - Ты оглох от ударов ладоней... ты ослеп от улыбок певиц... Сколько лет ты страдал от симфоний, потакал подражателям птиц... Сколько раз тебе шептали про луну...кто-то весело орал про тишину... на пиле один играл на курае – шею спиливал, а ты усиливал, усиливал, усиливал... Ты, бестия, потоньше острия… слух безотказен, слышишь фальшь до йоты... тебе плевать, что не в ударе я, хоть верно выпеваю ноты… /Поэт хватает гитару, поет/- Я весь в свету, доступен всем глазам, - я приступил к обычной процедуре: я к микрофону встал, как к образах... нет, нет! Сегодня точно - к амбразуре. И микрофону я не по нутру – да, голос мой любому опостылит, уверен, если где - то я совру, - он ложь мою безжалостно усилит. Бьют лучи от рампы мне под ребра, светят фонари в лицо недобро, и слепят с боков прожектора, и жара! Жара! Жара! Сегодня я особенно хриплю, но изменить тональность не рискую, - ведь если я душою покривлю он ни за что не выпрямит кривую. На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу - ужалит он, - я должен петь - до одури, до смерти... /поэт продолжает но вдруг врывается ГОЛОС МИКРОФОНА:/ МИКРОФОН - Он поет, задыхаясь, с натугой – он устал, как солдат на плацу, - я тянусь своей шеей упругой к золотому от пота лицу... ПОЭТ - Бьют лучи от рампы мне под ребра, светят фонари в лицо недобро, и слепят с боков прожектора, и - жара! Жара! Жара! МИКРОФОН - Отдохни, Человече, опомнись, - что поешь?! Отдохни - ты устал. Это патока, сладкая помесь! Зал, скажи, чтобы он перестал! /поэт останавливается. Пауза./ ГОЛОС МИКРОФОНА - Мы оба одиноки. У нас о тобой на всю страну есть один двойник. Помельче калибром, правда, но тоже-раба, как ты да я. Тоже - своя всей стране... Слушай... /Звучит знаковая мелодия и голос Аллы Пугачевой, поющей свою песню: "Концерт давно окончен, но песня бесконечна, пусть отключат на сцене мой, давно уставший микрофон…» Из глубины сцены медленно идет актриса, изображая Певицу. Поэт, за-таив дыхание, слушает, не обращаясь к ней. Они оба существуют в разных временах: то ли: в ее воображении, то ли она - в его смятенных помыслах... Она только бросает к его ногам желтую розу, которую он бережно берет в руки. Не будем слишком строги и недоверчивы к театральной условности, послушаем их диалог.../ ПОЭТ - Почему мы не стали друзьями? Почему нам не хватило времени? ПЕВИЦА - Наверное, все дело в "калибре", как сказал только что этот шельмец… Я знаю: петь о своих болях народу и петь о болях народа народу - не одно и то же. Но что делать?» Я баба слабая... я разве смогу... "Когда нас было двое, мы держали время мертвой хваткой, каждый по-своему, конечно... Но ты сорвался... "О златоустом блатаре рыдай, Россия, какое время на дворе - таков мессия... "Наш бунт против бездарности, серости и стандарта - закончился... ПОЭТ - Мы проиграли? ПЕВИЦА - Мятеж подавлен... Прости меня…если бы я была волшебницей я бы продлила жизнь талантам, которые так рано ушли… И, конечно, тебе - "шансонье всея Руси"... Но это невозможно. Ты ушел, хлопнул дверью и ушел. А мне все время приходится "держать спину"... Я устала... и все меньше выхожу к микрофону.. ПОЭТ - А когда все-таки выходишь - поешь о своем счастье... ПЕВИЦА - Был бы ты жив - пел бы о Боли? Но сегодня ее вокруг столько, что можно свих-нуться ПОЭТ - Я не пел бы вовсе. ПЕВИЦА - Вот видишь... Но, в конце концов вся эта шелуха, что сегодня вылезла к микрофону, захлебнется в собственном дерьме. России нужен баланс... Восстанет в ней душа, вернется к ней серебряный век, а с ним и Слово, потому что Слово и сеть Бог. ПОЭТ - Да, Бог... Бог есть, я в этом однажды убедился…Вышел как-то из дому на ули-цу…спать не хотелось, дело шло к запою…прикурил…Время пять утра. Подходит ко мне вдруг паренек в черном кожаном пиджачке…Обаятельный до чертиков! Глаза васильковые, кожа девичья, лицо цветет в пандан к рассвету, розовое, и как будто к иконе обращается ко мне... ПЕВИЦА - Мол, дайте, пожалуйста, автограф... ПОЭТ - Точно... А я в эти периоды - злой, как собака. Ну и резанул: "Пошел ты!" Он и пошел. Книжка в опущенной руке... А через какое – то время в Монреале, отель «Хилтон». Ночь. Не сплю. Я теперь во всех стадиях не сплю... Выхожу на балкон, закуриваю. Вдруг вижу - чудь поодаль стоит мой самый любимый Марлон Брандо. Надо же! Я к нему! Кое-как объясняю, что, мол, вы артист, Я - тоже, но вы мой любимый артист.. А он, не поворачивая головы, сквозь губу: "Гоу!" Тут я и вспомнил того паренька... Надо же так точно плюнуть в ответ! Нет, Бог есть всюду, везде и всегда... ПЕВИЦА - И он тебе дал столько... ПОЭТ - И он мне дал столько, что не унести... Хочешь, дам совет? ПЕВИЦА - Валяй! ПОЭТ - Тебе ничего не нужно: ни театр песни, о котором ты столько мечтаешь, ни все эти блестки, перья, кардибалеты и тонны аппаратуры, потому что ты самая театральная певица! Ты сама - театр и можешь строить декорации из ничего... Поверь, что владеть душой стадиона намного проще, чем властвовать сердцем сооте-чественника... Бросай хандрить! Кончай отдыхать! Соберись и выходи к микрофону. Время реванша настало. Тебя ждут! Эх, да что там! Ты все сделаешь по-своему! Потому что в главном ты не ме¬няешься - канатоходка, пиратка, девочка с Крестьянской заставы, поспевшая усомниться в том, что "все могут короли" Правильно! Ни черта они не могут! Особенно сегодня! Могут только такие как ты, королевы из простых, самовольно занявшие трон! /пауза/ У тебя есть хорошая песня... "Быть может, вздохнет кто-то очень легко, а кто-то заплачет быть может... «Знаешь, я думаю, она написана под впечатлением того самого душного июльского дня, когда траурный автобус увозил меня на Ваганьково... /смеется/ "Спи, шансонье всея Руси, отпетый, ушел твой ангел в небеси обедать ..."Хорошо! /звучит песня и голос Аллы Пугачевой "Когда я уйду далеко -далеко, не мучаясь и не тревожась, быть может вздохнет кто-то очень легко, а кто-то заплачет, быть может..." Певица медленно уходит вглубь сцены...Горят звезды, а на больших кистях гитариста в проекции возникают лица ушедших актеров…Гаснет свет у микрофона и поэт исчезает. Гаснут звезды... гаснут руки гита-риста.../ /Появляется СОЛДАТ. На нем выцветшая форма времен Отечественной войны./ СОЛДАТ - В Москве шла Олимпиада. Был прекрасный пятничный день 25-го июля. На стадионах во-всю раздавали награды... К полудню под окнами его дома стали собираться люди...Струна шестая. Прощание»
_________________ Мы откроем нашим чадам правду - им не всё равно...
|