Николай КУНЦЕВИЧ : — Марина Влади в своей книге о Владимире Высоцком рассказывает со слов мужа, будто Леонид упал на улице, а мимо проходили люди, считая, что валяется пьяный. Никто не вызвал «скорую помощь», а у Енгибарова случился обширный инфаркт. Существует и другая версия гибели артиста: он якобы где-то отравился, приехала «скорая», промыли желудок, ему стало лучше, а потом состояние резко ухудшилось, Леонид попросил у матери бокал шампанского из холодильника, уверяя, что ему станет легче. От ледяного напитка сосуды сузились — сердце остановилось. В 37 лет...— Высоцкий, узнав о смерти Енгибарова, заплакал (он еще не знал, что уйдет через восемь лет в тот же день — 25 июля) и написал о клоуне, который «крал тоску из внутренних карманов наших душ, одетых в пиджаки»...
— «...Клоун захлебнулся горем, просто сил своих не рассчитав...»Енгибарову — клоуну от зрителей
Шут был вор, он воровал минуты, Грустные минуты тут и там. Неулыбчив и негромок будто — Это не положено шутам.
В светлом цирке, между номерами, Незаметно, тихо, налегке Появлялся клоун между нами В шутовском дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован, Жаждет смеха он, тряхнув мошной, И кричит: "Да разве это клоун? Если клоун — должен быть смешной!"
Вот и мы... Пока мы вслух ворчали: "Вышел на арену, так смеши!", Он у нас тем временем печали Вынимал тихонько из души.
Мы всегда в сомненьи — век двадцатый. Цирк у нас, конечно, мировой, — Клоун, правда, слишком мрачноватый. Невесёлый клоун, не живой.
Ну, а он, как будто в воду канув, Вдруг при свете, нагло в две руки Крал тоску из внутренних карманов Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело, Хлопали, ладони раздробя. Он смешного ничего не делал — Горе наше брал н на себя.
Только балагуря, тараторя, Всё грустнее становился мим, Потому что груз чужого горя По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы — Шут сгибался в световом кольце, Делались всё горше пантомимы И морщины — глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды Он горстями выгребал из нас — Будто обезболивал нам роды (А себе защиты не припас).
Мы теперь без боли хохотали, Весело по нашим временам: "Ах! Как нас приятно обокрали — Взяли то, что так мешало нам!"
Время! И разбив себе колени, Уходил он, думая своё. Рыжий воцарялся на арене, Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений За кулисы, вот нам и смешно. Вдруг весь рой украденных мгновений В нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи. Барабана дробь... и тишина... Слишком много он взвалил на плечи Нашего. И сломана спина.
Зрители, и люди между ними, Думали: "Вот пьяница — упал". Шут в своей последней пантомиме Заигрался и переиграл.
Он застыл не где-то, не за морем, Возле нас, как бы прилёг, устав. Первый клоун захлебнулся горем. Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неутомимо, Не успев склонить главу над ним. Этот трюк — уже не пантомима: Смерть была — царица пантомим.
Этот вор, с коленей срезав путы, По ночам не угонял коней. Умер шут, он воровал минуты, Грустные минуты у людей.
Многие из нас, бахвальства ради, Не давались: проживём и так! Шут тогда подкрадывался сзади Тихо и бесшумно — на руках...
Сгинул, канул он, как ветер сдунул! Или это шутка чудака? Только я колпак ему придумал, Этот клоун был без колпака.
_________________ Дай бог вам жизни две И друга одного, И света в голове, И доброго всего! ©
Последний раз редактировалось guliko 22 дек 2012, 23:16, всего редактировалось 2 раз(а).
|